Рецензии на Грамматический словарь Н. Н. Дурново

 ***--- Кроме публикуемых в настоящем издании рецензий, вышли в свет и другие отзывы на «Грамматический словарь», см.: Булаховский Д. [Рец.] // Путь просвещения. № 9. Харьков, 1924. С. 238–240; Кульбакин С. |Рец.) // Jужнословенски филолог. Кн>. 4. Београд, 1924. С. 237–239; Havrdnek В. [Рец.) // Slavia, гоc. 4, se§. I. Praha, 1925. С. 192–193; MelUet А. [Рец.) // Bui. dC la Societe de linguistique de Paris, t. 25, 1924. C. 164.

 М. Петерсон

 Я нахожу очень удачной мысль – издать отдельно словарь терминов из области грамматики и других отделов языковедения. Энциклопедические словари, куда эти термины обыкновенно входят, гораздо менее доступны широким кругам, не так удобны для пользования и с трудом могут быть переизданы и видоизменены, что очень существенно для области, где многое еще находится в процессе образования.

 Появление «Грамматического словаря» надо признать вполне своевременным. В настоящее время почти нет надежных руководств для изучения и преподавания родного языка, а «Словарь, – как справедливо замечает автор, – будет полезен тем, кому придется учить или учиться языку, главным образом, родному». Это пособие – очень надежное: из всех толкований терминов, которых в «Словаре» до трехсот, до 80 процентов не вызывают никаких возражений, что надо считать блестящим, особенно для первого опыта. Процентов 10 требуют редакционных поправок, напр., статья – «Степени сравнения», изложенная очень трудным языком; и только последние процентов 10 требовали бы более существенных исправлений. Эти 10 процентов падают, главным образом, на морфологию – отдел очень трудный и весьма мало разработанный. Здесь автора можно упрекнуть иногда в непоследовательности. Так, совершенно справедливо требуя, чтобы «части речи» выделялись только по формальным признакам (см. статью «Грамматические классы слов»), автор «существительное» определяет по значению и, по моему мнению, неверно ссылается здесь на Фортунатова, который строго отличал грамматические классы слов от не грамматических. (Ср. также: Поржезинский В. Введение в языковедение. Изд. 4-е. М., 1916. С. 147 и Ушаков Д.Н. Краткое введение в науку о языке. Изд. 6-е. М., 1923. С. 87 и сл. Оба стоят на точке зрения Фортунатова.) В статье «Возвратная форма глаголов» функции 6 и 7 не соотносительны со всеми другими, и это надо было бы точно оговорить; впрочем, другие статьи, касающиеся залогов, дадут возможность самому читателю внести необходимые поправки. Однако это – мелочи, совершенно не уменьшающие ценности книги.

 Возникает еще вопрос – насколько полон «Словарь*»? В нем можно отметить немало пропусков. Так, напр., термины «имперфект», «перфект» есть, а «аориста» нет; нет названий падежей; полезно было бы ввести названия языков и др. Однако следует признать, что выбор терминов сделан очень практично и вполне соответствует той цели, которую автор себе поставил.

 Я не сомневаюсь, что книга эта сделается настольной у каждого преподавателя русского языка и у каждого, интересующегося вопросами языковедения.

 Публикуется по изданию: Печать и революция. Кн. 5. 1924. С. 266–267.

 ♦ И. Голанов

 Настоящая книжка является первым опытом такого пособия, которое давало бы возможность интересующемуся языком быстро найти научное освещение того или другого вопроса, не обращаясь к большим и специальным работам в этой области. Словарь даже несколько шире своего заглавия: в нем даны не только грамматические термины в узком смысле слова, вроде: безличные предложения, имя существительное, спряжен и е и т. п., но и термины из области: 1) общего языковедения и 2) истории русского языка с его диалектологией; таковы, напр.: 1) новообразования в языке, родство языков, 2) и рациональные гласные, аканье, переходные говоры, дзеканье. За научность изложения ручается принадлежность автора к Московской лингвистической школе, основанной акад. Ф.Ф. Фортунатовым, одним из ближайших учеников которого является Н.Н. Дурново. За полную своевременность такой книжки именно в наши дни говорит все усиливающийся интерес к вопросам лингвистики, а также те изменения, которые наметились в школьном преподавании родного языка. Поэтому, Грамматический словарь окажется в высшей степени полезным как для учащихся (в старших классах И ст. и в педагогических учебных заведениях), так для самих учителей и всех интересующихся родной речью.

 Приветствуя книгу в целом, я указал бы все-таки на ряд типографских недочетов: в стлб. 137 надо исправить год смерти акад. Шахматова (1920 вместо напеч. 1919), а также на желательность некоторых добавлений: если есть диалект, то не мешало бы упомянуть и о диалектологии; хорошо бы сказать об орфоэпии – правильном произношении; отдельную заметку стоило бы, может быть, посвятить звуку j (йот). Далее, можно было бы поспорить о формулировке некоторых отдельных мест, напр., о глухих гласных, о губно-зубных согласных, но все подобные мелочи тонут в том богатом содержании, которое дает эта книга (свыше 250 терминов). Остается пожелать скорейшего и наиболее широкого распространения этого ценного и своевременного справочника.

 Публикуется по изданию: Вестник просвещения. № 2–3. 1924. С 162.

 ♦ E. Кагоров

 Цель этого словаря – дать общедоступное справочное пособие по языкознанию, которое давало бы объяснения терминов, встречающихся в грамматике. Ввиду того, что преподавание родного языка перестраивается у нас в настоящее время на совершенно новых началах, и что особенно трудной проблемой является здесь определение и классификация понятий, появление подобного справочника можно только приветствовать. Он, несомненно, принесет большую пользу преподавателю.

 К сожалению, словарь, в общем составленный проф. Дурново вполне удачно, не лишен некоторых существе ни их недостатков. К ним я прежде всего отнес бы отсутствие рисунков, таблиц, карт, поясняющих текст: изображение органов речи или, например, таблица, поясняющая классификацию звуков, могли бы значительно облегчить понимание лингвистической терминологии.

 Встречаются некоторые неточности в изложении. Например, звук «г> в белорусском и украинском языках составитель считает придыханием и сравнивает этот звук с латинским h; это на мой взгляд неверно, ибо «г» есть задненёбный звонкий спирант, а вовсе не гортанный звук. Свидетельство Олафа Брока (Очерк физиологии славянской речи) о гортанном характере звука «г» в украинском языке имеет в виду, вероятно, диалектические явления. Также точно немецкое сочетание ng в слове bring(e)n и друг, представляет собою не средненёбный, а задненёбный звук (стр. 119); гласный е, как известно, здесь редуцирован (не произносится).

 В статье о диссимиляции не показаны виды ее: прогрессивная и регрессивная диссимиляция, хотя в статье «Ассимиляция» эти виды упоминаются.

 На стр. 50 читаем: «В нынешнем русском языке отдельные слова не имеют своей интонации». Это неверно.

 Замечу еще, что классификация согласных страдает неполнотой, и что вместо термина «турецкие языки» лучше употреблять выражение «тюркские языки».

 Публикуется по изданию: Просвещение Донбасса. № 3. 1924. С. 128–129.

 ♦ В. Габо

 В предисловии составитель предназначает книгу для преподавателей и учащихся (студентов, вероятно), которым, несомненно, и по моему мнению, нужен справочник с объяснениями «терминов, касающихся грамматики и др. отделов науки об языке». Давно пора появиться такому практически полезному пособию, особенно вносящему современное понимание науки. Книга внимательно и серьезно составлена, автор ссылается гл<авным> обр<азом> на работы Богородицкого, Фортунатова, Поржезинского, Овсянико-Куликовского, Пешковского и Ушакова. Объяснено около 275 терминов языковедения. Держась формального направления, Н.Н. Дурново («московская школа») считает формой в языке совокупность звука и значения, а не только одну звуковую часть, как некоторые представители другого течения. При объяснениях даны указания литературы вопроса русской и иностранной, правда, далеко недостаточные. Издана книга с внешней стороны хорошо. Жаль, что нет графики (т. е. чертежей, рисунков): это иногда необходимо в справках.

 Наиболее обширны статьи об орфографии, синтаксисе, литературном языке, форме, формальной школе, формальной грамматике, формальн<ом> значении, слоге, слове, языке, степенях сравнения и числительных. Некоторые термины заслуживают в справочнике больше внимания и места, чем это сделано. Таковы, напр., термины: новообразования, физиология звука, словообразование, словоизменение, жизнь языка, народная этимология. К ним в школе часто придется обращаться, и эта динамическая сторона языка преподавателю важна. В хорошей книге хочешь устранить все минусы. Такой минус еще пропуски многих терминов, объяснения коих, без сомнения, будут искать в словаре. Пропущено в алфавитном порядке следующее: акустика, звук, глаголица, графема, звукоподражание, индоевропейские языки, кириллица, классификация звуков, логическая точка зрения, материальное значение, национальный язык, общие слова, перестановка звуков, психологическая точка зрения в языке, раса, словоупотребление, тембр, тон, транскрипция, этнография (в связи с языком). Лучше было бы справочнику придать более определенный характер: или только грамматический словарь (фонетика, морфология и синтаксис) или широкий общелингвистический (языковедение + все соприкасающиеся с ним области знания). В первом случае он имел бы одного потребителя, во втором, конечно, другого. Здесь этот потребитель неясен, несмотря на предисловие. Лингвисту – мало, для грамматики в школе – много, лингвисту – элементарно, рядовому школьн<ому> работнику (особенно современному, иногда без классической подготовки) – недостаточно популярно, многое в практике не нужно, кое-чего не хватает… Таким обр<азом>, соединение двух целей (как видно и по заголовку) в работе составителя дает некоторую неудовлетворенность словарем. Указанные мною недочеты однако не умаляют ценности книги. Преподаватель должен будет обратить на нее безусловно внимание, а студент-лингвист тем скорее, что словарь дает значительную экономию сил и времени, которое ушло бы на разыскивание нужного понятия в связных курсах. Такие справочники нужны и по литературе (в обновлении), по поэтике, по методике. Жизнь их требует.

 Публикуется по изданию: Родной язык в школе: Педагогический сборник / Под ред. А. М. Лебедева. Кн. 6. 1924. С 227.

 ♦ Н.Н. Дурново

 ♦ В защиту логичности формальной грамматики

 С тех пор, как представители научного языковедения заявили о неудовлетворительности традиционных учебников грамматики и указали, как на главный их недостаток, на то обстоятельство, что грамматики – наука о формах языка, а традиционные учебники говорят и о таких логических понятиях, которые не отражаются в языке, возникли нескончаемые разговоры о противоречии между логикой и «формальной» грамматикой, об аналогичности формальной грамматики и т. п. Нашлись даже такие адепты формальной грамматики, которые, как казанский профессор Е.Ф. Будде, разделяя мнение о противоречии между логикой и формальной грамматикой, готовы признать принципиальное противоречие между логикой и самим языком, так сказать, алогичность, иррациональность самого языка. В то же время другие, среди которых также оказались ученые, справедливо полагая, что язык все же – форма выражения мысли, считают недопустимым чисто формальный подход к изучению грамматики, очевидно, понимая формальную грамматику в смысле проф. Будде[***35].

 ***35--- Наприм.» проф. Л. Вл. Щерба. См. тезисы к его докладу «Формальное направление грамматики» на Петроградском съезде преподавателей русского языка и литературы в педагогическом сборнике «Просвещение», № 1, 1922 г.» стр. 232, тезис 3 и «Замечания на новую московскую программу» (там же) или «Родной язык в школе», кн. I, 1919–1922 г. (Здесь и далее примечания автора, _ О. Н).

 Все эти разговоры – сплошное недоразумение, виною которого является привычка понимать форму, как что-то лишенное содержания, что-то противоположное мысли. Но достаточно познакомиться внимательнее хотя бы с известными популярными пособиями профессоров Д.Н. Ушакова и А. М. Пешкове кого, не говоря уже о специальных работах по вопросам грамматики, чтобы убедиться, что никакого противоречия между логикой и научной грамматикой нет[^***36], что научная грамматика действительно изучает формы языка, но самые эти формы являются звуковым выражением известных логических отношений мысли; без значения, без логического содержания нет и грамматической формы[^***37]. Один из педагогов представляет себе критическим положение преподавателя грамматики между Сциллой и Харибдой логики[***38]. Может быть, некоторые преподаватели себя и чувствуют в таком положении, но мы должны их успокоить: и форма не Сцилла, и логичность не Харибда. Старая грамматика грешила не тем, что вливала логическое содержание в формы языка: это содержание в них есть, и изучение его и составляет задачу грамматики; ошибка старой грамматики в том, что она часто не считалась с формами языка: изучала те логические категории, которые не отразились на формах языка, и в то же время не умела выделить те акты мысли, которые нашли себе выражение в формах языка.

 ***36--- Можно лишь говорить не о противоречии, а о различии, о том, что грамматика и логика – две разные дисциплины; предметом первой являются формы языка, предметом второй – формы правильного умозаключения.

 ***37--- Не только в грамматике, но и в других случаях формой обыкновенно называются такие внешние признаки, которые служат для обозначения известного внутреннего содержания: как скоро с этими признаками перестает связываться понятие об этом содержании, они перестают быть формой; так, красноармейская форма уже не форма, как скоро с ней не связывается понятие о красноармейце. Т. о. для понимания любой формы необходимо знать ее значение. Это часто забывается, и создается взгляд на внешние признаки формы, как на ее сущность, представляющую самостоятельную ценность помимо значения. Такое отношение к форме принято называть формальным отношением или формализмом. Но формальная грамматика, т. е. научная грамматика (потому что грамматика и есть наука о формах языка) не имеет ничего общего с так назыв. формализмом.

 ***38--- А. И. Павлович, ст. в педаг<огическом> сбор<нике> «Родной язык в школе», кн. I, 1919–1922 г.

 Так, старые грамматики говорят между прочим о существительных конкретных и абстрактных, выделяют в одну якобы грамматическую категорию все слова, обозначающие определенное количество и порядок (т. наз. числительные количественные, порядковые, собирательные и числительные наречия), устанавливают в синтаксисе категории дополнения, определения и обстоятельства по чисто смысловым признакам, не считаясь со способами выражения этих смысловых категорий в формах языка и т. д. Но язык ничем не выражает ни категории конкретности и отвлеченности, ни категории числа и порядка, как одной категории, в ее противоположности другой; точно также те смысловые категории, которые старыми грамматиками называются дополнением, определением и обстоятельством, не соответствуют вполне тем смысловым категориям, которые обозначаются разными формами языка. Для пояснения своей мысли возьму такие слова, как «море», обозначающее конкретное понятие, и «горе», обозначающее отвлеченное понятие, «изба» – конкретное понятие, и «судьба» – отвлеченное, «сиденье» у стула и «сиденье» в засаде. Выражает ли язык какими-нибудь способами различие между конкретными и абстрактными понятиями? Нет. Слова «море» и «горе», «изба» и «судьба», «сиденье» в двух значениях не отличаются никакими чертами, общими всем первым словам каждой пары и отличающими их от вторых: ни своим звуковым видом, ни изменениями, ни возможностью вступать в те или другие сочетания. Слова, обозначающие порядок, так наз. числительные порядковые, ничем не отличаются от других прилагательных, ср. «десятый» и «волосатый», «другой» и «нагой», «третий» и «лисий» и в то же время резко отличаются от так наз. числительных количественных и числительных наречий, т. е понятие порядка не выражается в формах языка, хотя, конечно, существует в мысли. Наконец, те логические отношения, которые в старых грамматиках обозначались терминами «дополнение», «определение», «обстоятельство», в языке не имеют соответствующих выражений, определяющих каждую из этих категорий, как особую категорию языка, Те понятия, которые старая грамматика обозначала термином «определение», в русском языке выражаются или формами согласования прилагательных, или формами косвенных падежей существительных без предлога и с предлогом; те понятия, которые там называются «обстоятельством», в русском языке выражаются формами наречия, деепричастия и косвенных падежей существительных с предлогом и без него. Таким образом, задача русской научной грамматики – определить, какие же логические категории выражаются формами косвенных падежей, формами согласования, формами наречия и т. д.

 С другой стороны, те грамматические категории, которые существуют в языке, определяются не одними внешними звуковыми признаками – иначе они не были бы грамматическими категориями, – но и значением; другими словами: грамматические категории это те категории мысли, которые имеют свое внешнее выражение в звуках языка, или звуковые соответствия определенным отношениям мысли. Таковы, между прочим, формы существительного, прилагательного, глагола, числа, времени, наклонения и др. И здесь ошибка старых грамматик не столько в том, что они определяют существительное, как название предмета, прилагательное, как название качества, глагол, как название действия и состояния, сколько в том, что оставляют эти определения в незаконченном виде, предоставляя ученику догадываться, почему же белизна не прилагательное, а бегство не глагол. В обычном языке, не грамматике, слова «предмет», «качество», «действие», «состояние» употребляются не в том значении, какое этим словам придается в грамматиках. Слово «предмет» обыкновенно означает нечто, конкретно существующее; поэтому такие существительные, как «белизна», «бег» обозначают понятия не называющиеся в обыденном языке предметами; слово «качество» обозначает обычно только некоторые признаки предметов, причем может обозначать эти признаки без отношения к самим предметам, т. е. существительные «доброта», «грубость» обозначают именно то, что в обыденном языке называется качеством. В старых грамматиках слова «предмет», «качество», «действие», «состояние» употребляются не в обычном значении, а как термины для тех же понятий, какие обозначаются словами «существительное», «прилагательное», «глагол». Такое употребление допустимо, но только при том условии, чтобы эти термины были объяснены, и чтобы было сказано, что они в грамматике имеют не то значение, какое в обычном языке.

 Не стану останавливаться на выяснении того, какие именно категории мысли соответствуют грамматическим категориям существительного, прилагательного, глагола и пр., так как такое выяснение не входит в задачи моей заметки. Приведу только несколько примеров для иллюстрации мысли, что грамматическая форма может быть понята только как комбинация известных звуковых признаков с известным значением. Мы выделяем основу «вод-» (с вариантами вад-) вот-и пр.) из таких слов, как вода, воду, водица, водяной, водянистый, наводнение, заводь, водный. И в то же время сознаем эту основу, как отличную от однозвучной основы «вод-» в таких словах, как водит, воевода, проводка, только потому, что слова первой группы все объединяются одним значением: все обозначают воду или известное отношение к воде, тогда как слова второй группы этого значения не имеют. При отсутствии общего значения у ряда слов, мы не можем их делить на грамматические части: всякий поймет, что нелепо выделять, наприм., основу «пор-» из такого ряда слов, как портить, порча, порка, поршень, порох, порознь и пр.[^***39] Мы ясно сознаем формы рядов – чай, чая, чаю, чаем и сарай, сарая, сараю, сараем, как формы однородные и в то же время резко отличные от форм ряда – играй., играя, играю, играем, конечно, не потому, что к последнему ряду можно добавить формы играешь, играете, а форм сараешь, сараете – нет, а потому, что различия в значениях между словами ряда сарай, сарая, сараю, сараем не те, что между словами ряда играй, играя, играю, играем[^***40].

 ***39--- Ср. Ушаков «Краткое введение», § 70.

 ***40--- Идея такого сравнения подсказана мне А. М. Пешковским.

 Так как язык – форма выражения мысли, то и формы языка должны быть необходимо логичны, поскольку логична человеческая мысль вообще. Но логика языка не может быть выше логики массы, которая его создает. Кроме того, система всякого языка постоянно перестраивается, и на языке отражается работа человеческой мысли различных поколений, которая велась в разных направлениях; новые факты наслаиваются на старые, не заменяя, а только видоизменяя их. Все это создает большое разнообразие и своеобразие фактов языка, в частности грамматических категорий, часто не подмечаемое старой грамматикой. Между тем, изучение всего своеобразия языка, выражающегося в его формах, важно и для изучения самой человеческой мысли. Таким образом, так наз. формальная грамматика не только не отвергает изучения «логоса» языка, но ставит это изучение своей задачей, а через него пытается открыть законы эволюции и работы самой мысли.

 Противники формальной грамматики любят указывать на противоречия между различными представителями формальнограмматического направления, к которому относят А.А. Потебню, Ф.Ф. Фортунатова и их последователей и продолжателей. Но те противоречия, которые принято указывать, касаются не основного принципа – изучать формы самого языка, – а объяснения отдельных грамматических фактов или даже целых групп грамматических фактов, что, конечно, неизбежно, так как наука не дает окончательного решения стоящих перед ней вопросов, а представляет лишь подход к их решению. Иногда же замечаемые противоречия только кажущиеся, объясняемые неверным пониманием сказанного тем или другим ученым. Остановлюсь на разногласиях по двум вопросам, касающимся более или менее общих вопросов грамматики, между представителями научного языковедения: 1) по вопросу о задачах синтаксиса, 2) по вопросу о грамматической роли интонации словосочетания. Известный германский ученый Дельбрюк определял синтаксис как учение о предложения, понимая под предложением законченное ритмически целое. При таком понимании синтаксиса, разделяемом и А.М. Пешковеким, в синтаксисе находят себе место и такие выражения, состоящие из одного слова, как «светает», «нездоровится» и пр., а сочетания типа «бедные люди», «старого человека» рассматриваются, как неполные предложения или части предложения. Акад. Ф.Ф. Фортунатов понимал под синтаксисом учение о словосочетании, т. е. о таком сочетании слов, в котором слова связаны между собою по смыслу в одно целое, причем эта связь обозначена формой такого сочетания, наприм., формами отдельных слов, входящих в словосочетание (белый дом, белая бумага, подарок отца, подарок отцу, дуб растет, дубы растут и пр.), особыми словами (отец и мать; комната была тесная) и другими способами. Исходя из такого понимания синтаксиса, М,Н. Петерсон не вводит в синтаксис выражения, состоящие из одного слова (ср. выше); в то же время сочетания типа «бедные люди», «старого человека» он находит возможным рассматривать в синтаксисе независимо от их отношения к так называемому предложению. Наконец, акад. А.А. Шахматов в своем курсе синтаксиса русского языка, приготовленном им к печати, но до сих пор не изданном, определяет синтаксис, как «учение, во-первых, о словесном выражении сочетания представлений и, во-вторых, о сочетании слов»[^***41]. Вторая часть этого определения представляет повторение того определения, какое было дано Фортунатовым (так как сочетанием слов Шахматов называет лишь такое сочетание, в котором слова по смыслу объединяются в одно целое); первая же часть определения указывает на значение таких сочетаний слов и эквивалентных им выражений, состоящих из одного слова. При всех этих определениях расширяется или суживается объем синтаксиса, но понятие грамматической формы как звукового выражения тех-или других отношений мысли не меняется. Формальное или грамматическое значение интонации словосочетаний не отвергалось никем из представителей научного языковедения, признающих, что различные отношения мысли могут обозначаться между прочим и интонацией, т. е характером и местом ударения словосочетания. Тем не менее, акад. Фортунатов считал удобным выделять те словосочетания, в которых отношения, являющиеся в мысли, обозначены формами отдельных слов и особыми, так называемыми частичными словами (таковы союзы, предлоги, усилительные частицы – же, то, ка и пр., – условная частица бы и др.), в особую группу, называя их грамматическими и отличая их от тех словосочетаний, в которых те же отношения обозначаются в речи только интонацией и паузой, называя их не грамматическим и. В последнее время в связи с тем, что на изучение интонации обращается все больше и больше внимания, у некоторых ученых замечается стремление отказаться от деления словосочетаний на грамматические и не грамматические и рассматривать интонацию наравне с другими грамматическими фактами (Пешковский[^***42], Шахматов[^***43]). Но в этом случае мы имеем дело даже не с противоречия-ми в понимании фактов языка, а скорее с различной терминологией.

 ***41--- Бернштейн С. И. Основные вопросы синтаксиса в освещении А.А. Шахматова // Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии Наук. 1920, с. 212.

 ***42--- Русский синтаксис, изд. 2-е. Школьная и научная грамматика, изд. 2-е.

 ***43--- Бернштейн С. Ис. 226–228, 232.

 Публикуется по изданию:

 Дурново Я. Я. В защиту логичности формальной грамматики // Родной язык в школе: Педагогический сборник / Под ред. А. М. Лебедева. Кн. 3. 1923. С. 38–42.